Он оглядел товарищей одного за другим, ища подтверждения своей догадке. Потом радостно рассмеялся:

– Римская дорога! Конечно же! Эти собаки будут возвращаться по ней, тут мы их и накроем.

Руй Диас, больше не обращая на него внимания, стал по солнцу определять время:

– Скоро двинемся, не торопясь. Солнце будет у нас за спиной. – Он обернулся к Барбуэсу, Гарсии и монашку. – А вы трое можете выезжать прямо сейчас. Постарайтесь не шуметь, а потому из железа оставьте при себе только мечи и кинжалы. И до первых петухов вернетесь и встретитесь с нами. Монах говорит – там, неподалеку от Корверы, есть приметная дубовая роща. Вы ее не пропустите: будет еще достаточно светло. В роще этой мы остановимся и вас подождем.

Разведчики уехали. Прочие ожидали распоряжений.

– Пойдем поначалу шагом, чтобы не слишком пылить. – Он взглянул на Бермудеса. – Командуй. Ближе к вечеру прибавим рыси.

– С-с-лушаю, д-дядюшка.

– Сто раз тебе повторять? В походе я тебе не дядюшка!

– С-слушаю, с-сеньор.

– Давай поднимай людей. – Он описал в воздухе полукруг, куда попал и Диего Бермудес. – Пусть готовятся.

Руй Диас сидел на прежнем месте, глядя им вслед. Во время разговора он продолжал смазывать салом ремни амуниции. Рядом с ним остался один Минайя, который, как и раньше, сидел на корточках. И ковырял в зубах тонкой веточкой.

– Будет дело, непременно будет, – заметил он. – Ты осчастливишь всех.

– Если выгорит.

– Выгорит, куда денется? Разведчики – люди смышленые, да и монашек вроде бы тоже не рохля.

Минайя следил глазами за Диего Ордоньесом, который пинками расталкивал спавших под дубами товарищей. И все той же веточкой показал на него:

– Вот же скотина.

– Что есть, то есть, – улыбнулся Руй Диас.

– Повезло ему, что пошел с нами: в Кастилии его бы обязательно вздернули. Неустанно твердит всем, кто желает слушать, что клятва в соборе Санта-Гадеа – ему, как говорится, вдоль подола. Убежден, что короля Санчо убили по приказу Альфонсо. Стоит на своем, хоть ты кол ему на голове теши.

– Но нам это на руку. Вояка он великолепный.

Минайя сплюнул:

– Об этом лучше спросить саморцев… Тех, кто выжил…

Оба помолчали, вспоминая. Короля Санчо убили во время осады Саморы, когда он намеревался разбить войска своей сестры Урраки. Покойный король-отец разделил государство между своими детьми, а Санчо, которому досталась Кастилия, мечтал о воссоединении страны. Он разгромил войска своих братьев Гарсии и Альфонсо и был уже в шаге от того, чтобы низложить Урраку, но тут некий предатель по имени Бельидо Дольфос под стенами города пронзил его дротиком.

– Да уж, устроил тогда Диего Ордоньес…

– Мне можешь не напоминать, – сказал Руй Диас, как бы подытоживая.

Тогда, совершенно остервенясь от ярости и горя, Ордоньес, вооруженный до зубов, встал у ворот Саморы, обозвал низкими убийцами и трусами всех его жителей от древних старцев до грудных младенцев. Пусть выйдут с ним на божий суд, кричал он, пусть выходят все, сколько их ни есть, один за другим, он справится со всеми. С этими словами он сломал свое копье о крепостную стену и плюнул на нее, так что саморцам ничего уже не оставалось, как принять вызов.

– Говорю же – зверюга, – повторил Минайя, пряча улыбку в зарослях бороды. – Трех Ариасов уложил. Да нет, почти четверых. Разгулялся, нечего сказать.

Руй Диас кивнул. Да, так оно все и было. В тот день знатнейшая фамилия Саморы – престарелый Ариас-Гонсало и трое его юных сыновей – сочла своим долгом защитить честь родного города. Первым на эспланаду вышел старший сын, которому Ордоньес разрубил голову с одного удара. Вышел средний сын, горя желанием отомстить за гибель брата, и Ордоньес опять же с первого удара копьем в лицо под шлем покончил и с ним. Младший сын, хоть и был еще очень юн, отважно ринулся в схватку и даже ранил Ордоньеса и убил под ним коня, однако и сам пал мертвым от стального острия, пронзившего кольчугу. Диего убил бы и старика, когда тот в отчаянии взобрался на коня, чтобы разделить судьбу сыновей, если бы слезно не взмолилась инфанта донья Уррака. Диего Ордоньес же, залитый кровью до подбородка, стоя над телами трех братьев, хриплым от ярости голосом продолжал вызывать на бой граждан Саморы и требовать себе нового коня и новых противников.

IV

Руй Диас скверно спал. И даже неимоверная усталость не могла совладать с бессонницей. Он просыпался посреди ночи оттого, что тело затекло, но с ясной головой, где, теснясь, проплывали картины былого и будущего, лица ненавистные и любимые. Глазами памяти он вновь видел заплаканных дочерей, цеплявшихся за юбки матери, и кроткое страдание, застывшее на ее лице, – видел их такими, как в последний раз, при расставании в Сан-Педро-де-Карденья, когда они стояли на паперти церкви, а он, уже сев на коня, которого держали под уздцы оруженосцы, обернулся, чтобы сказать: «Прощайте». Потом был отряд, идущий походной колонной, стук копыт, всадники в железе и коже, дерзко вьющееся на ветру знамя в руке Педро Бермудеса, и вот фигуры Химены и девочек остаются позади, отодвигаются все дальше, теряют четкость очертаний, а потом и вовсе истаивают в густых клубах пыли – быть может, навсегда. По милости мстительного короля, который ненавидел их мужа и отца.

Руй Диас заворочался под попоной на твердой земле. Он чувствовал щекой кожу седла, пахнувшего серой и конским потом, а в переплетении ветвей видел звезды. Костров на этом привале не разводили, и фигуры спящих едва угадывались в темноте. Снова пошевелился, пытаясь найти удобное положение, но не сумел. Болела спина от шеи до самого крестца.

Время тянулось медленно. Слишком медленно.

Вот заржал конь, а потом стал слышен приглушенный голос одного из дозорных. Он что-то сказал напарнику, а тот рассмеялся, еще мгновение слышались их удаляющиеся шаги, и вот все стихло вновь.

Ветви были неподвижны – в воздухе не чувствовалось ни ветерка. Разведчикам пора бы уж вернуться, подумал Руй Диас. Если в ближайшее время не появятся – это дурной знак. И скверное начало.

Но сейчас он ничего не мог сделать. И потому закрыл глаза и попытался уснуть. Тщетно. Слишком много мыслей. Слишком много картин в голове.

И снова, как каждую ночь, неотступно виделись ему и не давали уснуть лица врагов. И как ни старайся, они вытесняли дорогие ему лица. Особенно часто возникал призрак короля Альфонса: побагровев от сраму, стиснув зубы от ярости, он стоял перед алтарем и клялся, что неповинен в смерти Санчо, меж тем как взгляд его сулил обидчику все муки ада.

Разумеется, он начал мстить не сразу. С сеньором Вивара нельзя было не считаться: без него Бургос и Кастилия едва ли будут верны новому королю. И он выжидал, исподволь вынашивал замысел, старался улучить удобную минуту и не пропустить благоприятное стечение обстоятельств. И эта минута настала, когда появился человек, тоже не раз возникавший в памяти Руя Диаса в бессонные ночи, – леонский граф Гарсия Ордоньес, злейший враг его, которого после клятвы в Санта-Гадеа Альфонс Шестой назначил королевским знаменосцем. Коварный, тщеславный, изобретательный фаворит нового монарха старался еще сильнее испортить его отношения с Руем Диасом. И преуспел в этом. Вершиной этой интриги стало изгнание Руя.

Он почувствовал чье-то прикосновение к плечу, открыл глаза и безотчетно потянулся за кинжалом. Над ним нависал черный силуэт Минайи.

– Возвращаются, – прошептал помощник.

Руй Диас, привстав, стал протирать глаза, разминать затекшие ноги.

– Все благополучно?

– Сами расскажут.

Руй Диас наконец поднялся, опоясался мечом поверх кожаного колета. Становилось свежо.

– Спал? – спросил Минайя.

– Нет, думал про Гарсию Ордоньеса.

– А-а, про этого сукиного сына? От таких мыслей, конечно, черта с два заснешь.

Это произошло накануне изгнания: король Альфонс отрядил его за ежегодной данью, которую Альмутамид, мусульманский владыка Севильи, платил неукоснительно, однако одновременно послал с таким же поручением Гарсию Ордоньеса к эмиру Гранады Абдале, смертельному врагу севильянца. Когда науськанный эмиром Гарсия с войском леонцев и гранадских мавров вторгся в пределы Севильи, Руй Диас, рассудив, что Альмутамид выполнил свои обязательства, почел своим долгом выступить с дружиной на его защиту. Ибо тут были затронуты его честь и его слово. И вот на поле сражения в Кабре леонцы и гранадцы сошлись с кастильцами и мавританской ратью севильянцев, объединенных под командованием Руя Диаса. Гарсия Ордоньес был взят в плен, а войско его беспощадно истреблено в ходе этой кровавой битвы и последующего преследования. Кабра стала для леонского графа тяжким оскорблением, которое простить нельзя. А для короля Альфонса – великолепным поводом свести старые счеты с тем, кто так унизил его в соборе Санта-Гадеа. «Повелеваю тебе покинуть пределы моей державы сроком на год» – таков был исполненный презрения приказ, который король огласил в Бургосе, прежде чем повернуться спиной, меж тем как придворные толкали друг друга локтями. Но Руй Диас твердым голосом и положив руку на эфес меча, ответствовал с неменьшей надменностью, никак не способствовавшей примирению: «Если ты, государь, изгоняешь меня на год, то я сам себя – на два».